Отправлено: 28.05.09 15:28. Заголовок: Жюльетта Друэ - Виктор Гюго

Жюльетта Друэ (Говэн)
15 мая 1806 года – 11 мая 1883 года



У них было два святых дня в году, которые они неукоснительно отмечали на протяжении полувека. Первый - день их знакомства в начале января, второй — шестнадцатое февраля, когда они впервые оказались в объятиях друг друга. «Второго января, - говорил он, - наш первый взгляд, шестнадцатого февраля наш первый поцелуй. С тех двух дней и до самой моей смерти твоя красота и душа освещают мне жизнь.» По словам Виктора Гюго, для него не было более счастливого часа. «Той ночью,- писал он ей,- наши души сомкнулись; той ночью во мне возникло новое существо — ты.» На улицах тогда шатались толпы ряженых — была масленица, и весь этот пестрый маскарад, веселящиеся маски паяцев, арлекинов и шутов он позже красочно опишет в романе «Отверженные». «Ничто, даже сама смерть,- признавался он ей, - не изгладит в моей памяти воспоминаний той ночи... В эту ночь ты оставила далеко за стеною толпу с ее шумом, суетою и мишурным блеском, чтобы приобщиться к уединению, тайне и Любви...»



Можно сказать, что Гюго и Жюльетта Друэ — так звали его возлюбленную — были приверженцами культа воспоминаний больше, чем какая-либо иная прославленная пара.
Настоящее ее имя было Жюльена Говэн, став актрисой, она взяла псевдоним Жюльетта Друэ. Ей дали небольшую роль в пьесе В. Гюго «Лукреция Борджиа» - тогда они и познакомились. Произошло это в конце 1832 года. К этому времени Гюго десять лет как был женат на Адели Фуше, подруге детских лет. ( Свадьбу омрачил скандал, учиненный влюбленным в Адель братом Гюго Эженом, на следующее утро лишившимся рассудка.) Мадам Гюго станет не только матерью пятерых детей Виктора, но и автором книги «Гюго и его время».
В «Лукреции Борджиа» Жюльетте предстояло сыграть далеко не главную роль принцессы Негрони. Актрисе, только-только входившей в моду, было всего 27 лет, и она находилась в самом расцвете своей блистательной красоты. «Она была,- по свидетельству современницы,- одной из тех женщин, которые символизируют красоту столетия; она правила, как королева, двором своих обожателей, одним движением кончика веера она заставляла их повиноваться, как рабов, и никогда не склонялась, чтобы подобрать бриллианты, которые бросали к ее ногам.»
Как говорится, это была женщина с биографией. Поначалу стала любовницей скульптора Прадье и позировала ему для некоторых его работ. Но он пожелал избавиться от своей надоевшей ему подруги, предоставив ей воспитывать их дочь. Жюльетта, решив отдаться театру, меняла одного любовника на другого. Более долгая связь у нее была с владельцем уральских заводов князем Сан-Донато, иначе говоря — одним из Демидовых, русских промышленников.



Встретив Гюго, Жюльетта стала его большой любовью, ей посвящены многие прекрасные стихотворения. Но не менее прекрасны письма его к ней.
Когда директор Арель объявил Жюльетте, что роль, которая ей поручена в пьесе господина Гюго, совсем небольшая, она гордо ответила, что в его пьесах не бывает небольших ролей.
В фойе театра Виктор Гюго, которому было тогда 31 год, начал чтение своей пьесы перед труппой.
Добравшись до третьего акта, когда на сцене появляется принцесса Негрони, Гюго посмотрел на Жюльетту. Она, улыбаясь, с замирающим сердцем, не сводила с писателя глаз.
Этот обмен взглядами и дал начало одной из самых великих и пылких любовей в истории литературы.
В « хронике их любви», составленной Жюльеттой и посланной ею Виктору в очереднкю годовщину начала их любви, которую они никогда не забывали, она писала: « Я вас люблю, вы это знаете, и вся хроника моей любви состоит из того, что я вас любила в ночь с 16 на 17 февраля 1833-го, вас обожала в ночь с 16 на 17 февраля 1834-го, любила вас вдвое и обожала вдвое сильнее в ночь с 16 на 17 февраля 1835-го, втройне любила и обожала в ночь с 16 на 17 февраля 1836 года и вас любила, обожала, обожала и любила всем сердцем, изо всех сил и всей душой в ночь с 16 на 17 февраля 1837-го...»
Да, они всегда помнили «свою» годовщину. И почти полвека спустя, когда Гюго на пороге восьмидесятилетия, а Жюльетте должно было исполниться через два месяца, десятого апреля, семьдесят пять, он напишет ей: «Сладкое и манящее воспоминание, священная ночь! Сорок восемь лет назад ты отдалась мне; я обладал тобой всей, твоей красотой, изяществом, тобой, женщиной своего столетья. Как велик этот день, моя любимая!..» ему виделись ее нежный силуэт той поры, ее черные глаза и такие же волосы, ее лоб и улыбка, пьянящая, как и ее поцелуи. И еще вспоминались дни счастья, проведенные в совместных путешествиях. Но особенно запомнилось лето 1835 года. Виктор гостил тогда в замке Рош у своих друзей в Бьевра - «в долине темной и покойной.» Там же неподалеку, всего на расстоянии одного лье, поселилась в деревеньке Мец и Жюльетта. Виктор снял здесь для нее комнату в отдельном домике. Чуть ли не ежедневно он тайком наведывался к ней, а если им не удавалось увидеться, они встречались в лесу Ломм-Мор. А когда увидеться им не удавалось, они пользовались дуплом старого каштана, как почтовым ящиком.
В Париже Жюльетта жила в небольшой квартирке на улице Сен-Анастаз. После жарких объятий Виктор усаживался за большой дубовый стол и начинал писать.
Надо признать, что Гюго обращался с Жюльеттой как настоящий тиран. Он терзал ее расспросами о ее прошлом, донимал. Ревнуя, не позволял ей выходить одной и лично сопровождал ее во время прогулок и даже следил за ее почтой. Она целыми днями сидела дома одна. « Я полагаю,- напишет она,- что от этого длительного затворничества присходят все мои головные и сердечные боли, которые постоянно мучают меня». Иногда она обращалась к нему с мольбой: « Мне действительно нужно немного пройтись. Вот уже девять дней, как я не была на воздухе, это доведет меня до смерти. Я хорошо знаю, что ты работаешь, мой обожаемый, но разве так уж невозможно, чтобы ты взял меня под ьуку вместо зонтика?»
Он оставался непреклонным, хотел, чтобы она жила как «белка в клетке». «Бедная жертва заточения», по словам самой Жюльетты, сочла оплаченными свои страдания, прочитав знаменитую поэму, оригинал которой она носила на своей груди:
Не смейте осуждать ту женщину, что пала!
Кто знает, как она боролась и страдала,
Как бремя голода безропотно несла?
Кто знает, может быть, она изнемогала?
Но прежде, чем ее лишила сил усталость,
Она за честь свою отчаянно цеплялась...
Эта его ревность довела ее до того, что однажды она сбежала от него в Бретань. Он тут же отправился на ее розыски, ибо не мог обойтись без нее.

У него была теория, по которой искупление ради любви, очищение от старых грехов требует настоящего затворничества. Жюльетта должна «подняться в своих собственных глазах». И она в каком-то мистическом опьянении склонялась перед требованиями своего возлюбленного. «Я надеюсь,- писала она ему униженно,- что когда-нибудь мне удастся благодаря мужеству и отречению избавиться от двух своих прошлых жизней: одной — бывшей на самом деле по роковому стечению обстоятельств и другой — бывшей благодаря людской клевете. Все страдания, которые только случаются, я перенесу ради одного: твоего одобрения». Это отречение от всего, этот обет верности, который она положила к его ногам,- все это проистекало из ее чувства, чувства, которое она сохранила навсегда, став добровольной пленницей любви. С каким-то самоистязанием Жюльетта однажды сказала своему Тото, что позволила, чтобы с ней обращались как с дворовым псом: «Похлебка, будка и цепь — вот моя участь! Но ведь есть собаки, которых хозяева водят с собой! На мою долю такого счастья не выпало...» Приходилось довольствоваться чуть ли не тайными свиданиями в ее квартирке сначала на бульваре Сен-Дени, а позже на улице Сен-Анастаз. А в прмежутках между встречами питаться «хлебом любви» - так она называла переписку с ним. Всего она написала ему 17 000(!) писем — целая эпистолярная поэма.
Писала она ему ежедневно, а иногда и по несколько раз в день, и тогда, когда ожидала свидания со своим «бегемотом»(еще она называла его «королевским тигром»), и даже после того, как он ее покидал. Зачастую ее излияния — это настоящие панегирики восхищения и обожания. Подчас они напоминают молитву коленопреклоненной монахини перед горячо любимым божеством. Ложась спать, она молилась за него. Потребность в его счастье наделяла ее верой.
Ну а само это божество — было ли оно таким уж безупречным? Или Зевсу все дозволено и ему можно обманывать со спокойным бесстыдством олимпийского бога? Он никогда не отличался целомудрием и, как бы мы сегодня сказали, волочился за каждой юбкой. И до самого конца он не утратил интереса к женщинам. Известно, что его квартиру на Королевской площади посещали актрисы и горничные, светские куртизанки и уличные потаскушки. И даже далеко не молодым этот фавн-искуситель увел любовницу у поэта Теофиля Готье, соблазнил возлюбленную художника Шассерио и даже у собственного сына Шарля отбил знаменитую парижскую красавицу Алису Ози. А незадолго до смерти сделал своей любовницей двадцатидвухлетнюю горничную Жюльетты, вновь подтвердив свое превосходство над молодостью. Впрочем, стариком его нельзя было назвать и когда ему было за 70. У него было крепкое тело, как у юноши, никогда не болели зубы, он не пил и не курил. Не знал, что такое одышка, и легко взбирался на высокую гору. Его не сломили даже несчастья, которые одно за другим обрушивались на его голову. За гибелью любимой дочери Леопольдины (она утонула вместе с мужем) умер брат Шарль, душевной болезнью страдала дочь, безвременно покинули этот мир и двое его сыновей. Говорили, что смерть дочери он воспринял как наказание за связь с Жюльеттой. Но ничего не могло его отвратить от чувственных развлечений. И когда постаревшая Жюльетта, которую он продолжал любить, перестала доставлять ему чувственные наслаждения, он завел роман с Леони Биар, женой художника.

Моруа Андре. Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

http://biblioteka.org.ua/book.php?id=1121020108&p=55

 Отправлено: 28.05.09 15:38. Заголовок: Виктор Гюго: Помнишь..

Виктор Гюго: Помнишь ли ты нашу первую ночь...



...Жизнь без любви пуста.
Когда волшебное "люблю" твердят уста
И разливается по нашим жилам пламя,
Мы, смертные, равны с бессмертными богами.
Виктор Гюго

Среди множества хитросплетений, тайн и загадок "Отверженных" не осталось, кажется, ни одной, которую автор не раскрыл бы к удовольствию терпеливого читателя. И все же одна такая загадка есть! О чем многоопытный романист и сам вряд ли догадывался... При всей нечеловеческой остроте своего зрения (умудрялся с высоты собора Парижской Богоматери различить цвет платья какой-нибудь мадемуазель!) Гюго, окидывая орлиным взором свое детище, не замечал в нем некой маленькой несообразности. Все, казалось ему, сходится, все крепко пригнано одно к одному... За единственным исключением...
Откройте вторую часть романа и внимательно перечитайте описание женского монастыря Малый Пикпюс. Во-первых, описание это настолько скрупулезно, что сделать его мог лишь знаток монастырской жизни, непосредственный наблюдатель ее, каковым автор ни в коем случае быть не мог. А во-вторых, страницы эти написаны как бы другой рукой, не столь размашистой и мощной. Такое впечатление, что эти скромные строки выводил не вулканизирующий гигант, а одна из обитательниц сего Божиего заведения.
Так оно и есть... Выходит, Гюго воспользовался чужим текстом? Это Гюго-то, который всю жизнь держался железного правила: никогда ничего не брать у других!
И вдруг - отступил. Вдруг - нарушил. Либо... Либо по каким-то причинам не счел данный текст чужим. По каким? Не оттого ли, что рука (разумеется, женская), которая писала его, принадлежала ему безраздельно? Как, надо полагать, и все остальное: душа, сердце, тело...
Кто же в таком случае эта услужливая незнакомка?



"Ничем не жертвуй ради меня"
Жульенна Говэн - так ее звали, но на белой мраморной плите, под которой покоится прах таинственного соавтора "Отверженных", выбито другое имя: Жюльетта Друэ.
Это псевдоним. Псевдоним, который взяла себе дочь портного, избрав - не без колебаний - артистическую карьеру. Путь к сцене лежал через монастырь, где рано осиротевшая девочка провела несколько лет и уже собиралась остаться здесь навсегда, однако волею обстоятельств была брошена в кипящую богемную жизнь. Родила дочь от некоего скульптора, у которого, разумеется, и в мыслях не было жениться на своей натурщице, потом... Потом пошла по рукам.
Великолепная куртизанка и посредственная актриса, Жюльетта Друэ почитала за честь сыграть в пьесе Гюго. Хоть в какой-нибудь...
Такая пьеса появилась. Это была драма - первая драма Гюго в прозе "Лукреция Борджа". Премьера состоялась 2 февраля 1833 года - представление прошло триумфально, - а спустя две недели, в разгар Масленицы, была их первая ночь.

"Помнишь ли ты, моя дорогая возлюбленная, нашу первую ночь..." Это Гюго говорит в письме, написанном Жульетте спустя несколько лет, как раз в годовщину той незабываемой даты. "Ничто, даже сама смерть, не изгладит в моей памяти этого воспоминания. Все мгновения этой ночи проносятся сейчас одно за другим в моем воображении, подобно звездам, проносящимся пред очами моей души... Эта ночь была символом и одновременно прообразом великого светлого праздника, свершившегося в тебе..."

А в нем? На этот счет в письме нет ни слова. "Таинственные часы" разнообразили его существование, но изменить не изменили. Своим чередом шла его жизнь (не шла - кипела, клокотала) - и жизнь литературная, и жизнь политическая, и жизнь семейная, на которую его новая подруга ни в коем случае не покушалась. "Ничем, - предупреждала, - не жертвуй ради меня".

Однажды, когда ни жены, ни детей не было в Париже, он украдкой привел ее к себе. На следующий день она поблагодарила его за доверие, но призналась, что вынесла из этого посещения "чувство горести и ужасной безнадежности".

Это не упрек, упаси Бог - "вы в этом не виноваты, мой бедненький, любимый мой; и я тоже не виновата, но уж так получилось... Если вам хоть немного жаль меня, помогите мне выйти из того унизительного положения, в котором я нахожусь. Помогите мне подняться, ведь поза коленопреклоненной рабыни мучительна и для души, и для тела".
"Рука в руке, душа с душою..."

Короче говоря, она не желает больше быть содержанкой, она не желает больше быть куртизанкой, она умоляет его помочь ей избавиться от озверевших кредиторов, чтобы жить по средствам, сколь бы скромны они ни были, - он мольбу эту услышал. "Эти деньги, - извещает торжественно, - ваши", - и надо знать Виктора Гюго, считавшего каждое су, зорко контролирующего все семейные расходы, чтобы понять, что значила для него подобная щедрость.

Жюльетта знала, но он все же, не удержавшись, принялся растолковывать, ибо привык все объяснять, все разжевывать - не оттого ли романы его столь длинны?

"Эти деньги - ваши. Я заработал их для вас... Вещь, которую просили у меня, нужно было приготовить к нынешнему утру или отказаться. Двадцать раз перо падало у меня из рук, но ведь это нужно было для вас, и я работал". - Особого великодушия, конечно, в письме нет, зато на нее он смотрит "как на существо самое великодушное, самое достойное и благородное, ставшее жертвой судьбы". И прибавляет: "Никто не имеет права бросить в вас камень - кроме меня".

Это "кроме меня" восхитительно. Восхитительно своим простодушным эгоизмом, откровенностью хозяина, владыки. А ведь одновременно с этими высокопарно-мелочными посланиями тот же мужчина писал той же женщине послания стихотворные, вошедшие в сокровищницу мировой лирической поэзии.

Когда улыбкою своей ты, как лучами,
Вдруг озаришь весь мир,
меня животворя...

Стихотворение это - а в нем больше сотни строк - называется "На берегу моря". Они действительно ездили вдвоем к морю - эти путешествия она окрестила с горечью "своим ежегодным жалким, маленьким счастьем". С горечью, но и с великой благодарностью судьбе и ему.

"Ты помнишь, как мы уезжали откуда-нибудь и как мы прижимались друг к другу под откидным верхом дилижанса? Рука в руке, душа с душой, мы забывали обо всем, кроме нашей любви".

Они писали друг другу не только на расстоянии, но и когда рядом были, что, впрочем, для него, литератора, естественно. Как ни красноречив был Виктор Гюго, будущий пэр и академик, перо все-таки слушалось его легче, нежели язык.

"Ты найдешь у себя на одеяле эту записку, сложенную вчетверо, и улыбнешься мне, правда? Я хочу, чтобы в прекрасных твоих глазах, которые столько пролили слез, засияла улыбка. Спи, моя Жюльетта; пусть снится тебе, что я тебя люблю; пусть тебе снится, что я у твоих ног; пусть тебе снится, что моя всецело; пусть тебе снится, что я всецело твой; пусть тебе снится, что я не могу без тебя жить..."

Сохранился уникальный документ - именно документ и именно уникальный, поскольку второго такого в многовековой истории любовных отношений, кажется, нет. Составлен он, как явствует из текста, в третьем часу пополудни 4 июля 1834 года в городе Париже и гласит нижеследующее: "Вчера, 3 июля 1834 года, в половине одиннадцатого вечера, в гостинице "Щит Франции", я, Жюльетта, была самая счастливая и самая гордая женщина на свете... Настоящее письмо, имеющее форму протокола, является документом, устанавливающим состояние моего сердца. Этот документ, составленный нынче, действителен до конца моей жизни на земле; в тот день, час и минуту, когда он будет мне предъявлен, обязуюсь вернуть вышеупомянутое сердце в том самом состоянии, в каком оно сегодня находится, то есть наполненным одной-единственной мыслью - мыслью о тебе".

На такое поэт мог, разумеется, отвечать только стихами. В 1835 году стихи эти - одни из самых светлых его творений - были напечатаны в сборнике, который назывался, тем не менее, "Песни сумерек"... Одни из самых светлых и самых искренних, хотя в предисловии автор предупреждал, что не следует эту книгу "рассматривать во всех ее разделах как достоверный материал для истории какого-нибудь человеческого сердца".

Осторожность Гюго можно понять: была ведь еще жена, было общественное мнение, были... Были и другие женщины, которые могли, внимательно прочитав книгу, и не припомнить ту или иную приводимую в ней откровенную подробность, из чего следовало, что речь в данном случае идет не о них. А из этого в свою очередь следовало, что отношения Виктора и Жюльетты были не столь уж безоблачны. Влюбленные ссорились, раз даже она вернула в сердцах его письма, а он ей - носовой платок, причем не ее, а другой какой-то женщины. В конце концов, они так похожи все - кружевные душистые платочки.

Заканчивалось первое десятилетие их любви...
"Я не строю никаких иллюзий"

В 1843 году утонула его дочь - в тот день, когда он узнал об этом, с ним была не жена, а она, Жюльетта. Она вообще была рядом во все трудные часы и дни его жизни, она переписывала его рукописи, она знала наизусть все его стихи, она давала ему советы, и он, случалось, прислушивался к ним...

"Да, да, я жена твоя, правда ведь, обожаемый мой? Ты можешь, не краснея, признать меня своей женой, и все же я прежде всего твоя любовница, это мое первое имя, имя, которое я ценю превыше всего и хочу сохранить".

Но если жена у человека одна - по европейским, во всяком случае, нормам, то любовниц может быть сколько угодно. Тем более у мужчины с темпераментом Гюго. В состоянии ли этакая мужская особь довольствоваться одной женщиной? Разумеется, нет, и знающая жизнь, прошедшая огонь и воду Жюльетта Друэ это прекрасно понимала. "Я не строю себе никаких иллюзий, - писала она ему. - И к тому же я люблю тебя так сильно, что стала проницательной".

Она умница, она понимает, что ему "любопытно и приятно познакомиться с женщинами, которые увлечены" им и потворствуют его "тщеславию мужчины и поэта", она не намерена закатывать сцен, но предупреждает: "При первой же твоей измене я умру".

Не умерла... Ни при первой, ни при второй, тем более что неопровержимых доказательств у нее не было. Да она и не искала их. Доказательства нашли ее сами. В один прекрасный день близкая многолетняя подруга Гюго вложила в большой пакет несколько его писем к ней, отобрав самые пылкие, перевязала алой ленточкой и отправила сопернице своей Жюльетте. Та прочла их в своем уединении - вот уж много лет она по требованию своего господина вела монашеский образ жизни, - легла на диван и пролежала так двое суток.

Заканчивалось второе десятилетие их любви...
"Оказывай своей жене внимание и любовь"

Двадцать лет - срок, который уже сам по себе обесценил прочие его связи: ни одна из них не держалась столь долго. Кроме, разумеется, супружеской... Семья для одинокой Жюльетты была свята... "Не беспокойся обо мне, мой дорогой и бедный возлюбленный, ведь я люблю тебя всего нежнее и увереннее именно тогда, когда знаю, что ты должен предаться семейным обязанностям... Посвяти себя всецело твоей достойной и мужественной жене... Утешай ее и развлекай как только можешь, щедро оказывай ей внимание и любовь, которых она заслужила, и не бойся, что когда-нибудь истощится мое терпение и мое доверие".

Она охраняла их союз, как могла, и супруги Гюго в общем ладили, но это давно уже были отношения не мужа и жены, а старых друзей, соратников, товарищей по несчастью - особенно когда трибун и бунтарь был вынужден после восшествия на престол Луи Наполеона Бонапарта покинуть на долгие годы Францию. Жена осталась в Париже.

Преданной Жюльетте, которая сразу же отправилась следом, не дозволяется посещать его открыто, а когда он, несокрушимый здоровяк, впервые в жизни расхворался и они в течение нескольких недель не виделись, несчастная вся извелась.

"Мой бедный, обожаемый, как бы я хотела быть сейчас твоей служанкой и все делать для тебя, не докучая твоей семье. О, почему твоя жена, святая женщина, не может заглянуть в глубины моей совести и сердца? Тогда она не сердилась бы за эту помощь, а была бы растрогана и прониклась бы благодарностью..."

Заканчивалось третье десятилетие их любви...
Скрытый текст

"А сердце у меня разбито" Многое изменилось; теперь ее даже официально приглашали в респектабельный дом Гюго. Ответ несостоявшейся монахини и несостоявшейся актрисы на неожиданную любезность великолепен. "Позволь мне, - писала она, - отказаться от этого счастья и чести и не нарушать осторожности, деликатности и уважения, с которыми я тридцать лет относилась и к твоему, и к моему собственному дому... Позволь мне не нарушать нравственный деяний всей моей жизни и сохранять достоинство и святость моей любви". Через три года после этого письма Гюго овдовел, и Жюльетта Друэ стала наконец единственной... Единственной? О, как бы не так! Однажды в субботу Эдмон Гонкур отправился с приятелем навестить вдовца. "Застаем его в просторной комнате особняка; буфет светлого дерева, точно в столовой, камин украшен двумя китайскими фарфоровыми лампами, между которых красуется бутылка водки. Божество окружено существами женского пола. Ими занят весь диван". Может, это какое-то случайное нашествие? Ничего подобного! Вот еще одно свидетельство, через год с небольшим... Гюго обедал, но тотчас покинул столовую, откуда вперемежку со звоном тарелок доносился женский смех, и вежливо вышел навстречу гостю. Разговор завязался на разные отвлеченные темы - литераторы как-никак встретились, писатели! - но "в эту минуту, - пишет Эдмон Гонкур, - в гостиную врываются женщины - растрепанные, разгоряченные тем перигорским вином, которое окрестили "вином Виктора Гюго". Но если для наблюдателя нравов это всего-навсего колоритные сцены, которые он со смаком запечатлевает в дневнике, то стареющая спутница жизни воспринимала эту женскую круговерть несколько иначе. "Право, я уже не в силах переносить мучения, постоянно возрождающиеся в моем бедном любящем сердце, и противостоять целой стае молодых искусительниц... Довольно, я спрячу ключ от своего сердца под дверь и пойду куда глаза глядят". И спрятала! И пошла! Словом, в один ясный сентябрьский день Жюльетта исчезла. Гюго предпринимает героические усилия найти беглянку. "Невыносимые муки. И повелительная необходимость держать все в секрете: я должен хранить молчание и ничем не выдавать себя. Я сохраняю спокойствие. А сердце у меня разбито". Заканчивалось четвертое десятилетие их любви... "Счастье, равносильное отчаянию..." Заканчивалось четвертое десятилетие их любви, а это значило, что он без нее уже не мог. Телеграммы, которые он слал ей - наобум, по всем мыслимым адресам, - превзошли своей выразительностью и внутренним огнем лучшие его тексты. Она не устояла. Она сообщила, что возвращается. На этот день в театре была назначена генеральная репетиция, но он объявил, что не сможет присутствовать: ему надо быть на вокзале, встречать поезд. Поезд прибывал пять минут десятого - Гюго явился без десяти восемь, даже не позавтракав. Семидесятилетний классик в нетерпении вышагивал более часа по мощеному пятачку. Поезд пришел без опоздания. "Мы вновь встретились, - отметил он в записной книжке. - Счастье, равносильное отчаянию". Теперь они поселились вместе, в одном доме, здесь же после смерти мужа жила невестка мэтра - Гюго пережил всех своих детей, кроме дочери, запертой до конца дней в сумасшедшем доме. Невестка относилась к своему знаменитому свекру чуть насмешливо, а вот с Жюльеттой она, кажется, ладила и лишь однажды, когда та самовольно перебралась на спальный этаж, выразила неудовольствие и даже намекнула, что теснота может вынудить ее съехать на другую квартиру - разумеется, с детьми. Расстаться с внуками? Он не мог представить себе такого - пришлось Жюльетте спуститься этажом ниже. Здесь она сразу же взяла в руки перо: Гюго заразил-таки ее этой страстью: хвататься чуть что за перо. "Дорогой, дорогой и любимый мой. Разлука, которой я боялась как несчастья, уже свершилась". Жюльетте было без малого семьдесят... Но разве возраст помеха любви? "Я провожала вас взглядом, - пишет она ему, переходя на "вы", что должно было подчеркнуть ее крайнее неудовольствие, - я провожала вас взглядом до поворота улицы, как делала это прежде. Но вы-то, вы ни разу не обернулись, не подали мне ласкового знака, как в прежние времена. Что это доказывает???" С тремя вопросительными знаками... С тремя вопросами - и все они риторические, ибо ответ ей был, конечно же, хорошо известен. "Ты страдаешь от жгучей язвы влечения к женщинам. - Уже без упрека... Уже почти с сочувствием… - А я страдаю оттого, что слишком тебя люблю''. Еще она страдала и от недуга физического - смертельного недуга! - но стоило ли обращать внимание на подобные пустяки? В первый день Нового, 1883 года он получил от нее поздравительную открытку - последнее, что написала она. "Дорогой, обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту пору на следующий год, но я счастлива и горда тем, что могу подписать свидетельство о своей жизни в истекшем году двумя словами: люблю тебя. Жюльетта". Заканчивалось пятое десятилетие их любви... Когда-то, девочкой, живя в монастыре, она собиралась посвятить себя Богу - судьба распорядилась иначе и она посвятила себя божеству. А в память о монастырской жизни написала воспоминания, которые первый романист Франции, отступив от золотого своего правила не брать чужого, встроил искусно в величественное здание "Отверженных". Но разве написанное ею - чужое? Рукопись воспоминаний Жюльетты Друэ и рукопись романа Виктора Гюго были впоследствии переплетены вместе - точь-в-точь как оказались переплетенными судьбы их авторов.

http://www.woman.ru/stars/medley1/article/43943/

 Отправлено: 28.05.09 15:47. Заголовок: Жюльетта Друэ

Жюльетта Друэ



Жюльетта Друэ (настоящее имя – Жюльенна Говэн) родилась в 1806 году в семье портного. «Я из простонародья», – гордо говорила эта женщина. Еще в младенчестве оставшись сиротой, она была доверена заботам дяди по фамилии Друэ. В десятилетнем возрасте ее поместили в пансион при монастыре бенедиктинок. Поразительная красота привела девятнадцатилетнюю девушку в мастерскую скульптора Джеймса Прадье. Этому «романтическому повесе с пронзительным взглядом темных глаз, длинными волосами до плеч», как характеризует его А. Моруа, исполнилось тридцать шесть.

«Он был человек не злой, но чувственный и ветреный. Жюльетта позировала ему для обнаженных статуй в более чем смелых позах, и между двумя сеансами он сделал ее матерью; родившуюся дочку Клер он не признал официально, но никогда и не отрекался от нее. В 1827 году он был принят в Академию, стал мечтать о выгодной женитьбе, а Жюльетту пристроил в театр, давал ей довольно умные советы в области артистического искусства и другие, житейские, весьма трезвые, по части искусства обольщать и удерживать при себе поклонников. «Мои советы никогда не будут продиктованы страстью, и потому можно считать их бескорыстными. Дружба, которую я подарил тебе, не угаснет в моем сердце, пока ты будешь ее достойна…» Подписывался он так: «Твой преданный друг, любовник и отец».



Жюльетта играла в Брюсселе, а затем и в Париже маленькие роли и имела успех, которым, впрочем, обязана была больше своей красоте, чем сценическому таланту. Вняв советам «учителя», она стала переходить из одних мужских рук в другие. В 1833 году богатейший русский князь Анатоль Демидов, не расстававшийся с хлыстом, обставил для нее великолепные апартаменты. Именно в этот период она встретила Виктора Гюго…

Познакомились они, по некоторым источникам, в легкомысленном карнавальном вихре – мало кому известная актриса и знаменитый автор «Собора Парижской Богоматери». Андре Моруа утверждает, что их знакомство состоялось на читке пьесы Гюго. А вот болгарский литератор Георгий Карастоянов пишет, что впервые великий Виктор «увидел мадемуазель Друэ в своей драме «Лукреция Борджиа» в роли принцессы Негрони: «Жюльетта была в розовом, усыпанном блестками, платье. На голове ее красовалась корона с жемчужинами и павлиньими перьями».

Чтобы представить себе Жюльетту Друэ той поры, следует обратиться к свидетельству современницы: «Она была одной из тех женщин, которые символизируют красоту столетия; она правила, как королева, двором своих обожателей, одним движением кончика веера она заставляла их повиноваться, как рабов, и никогда не склонялась, чтобы подобрать бриллианты, которые бросали к ее ногам».

Возможно, это преувеличенное высказывание. Тем не менее неравнодушный ко всему яркому и необычному, Гюго был очарован. Позже жрица Мельпомены преподала писателю-романтику несколько ярких уроков любви, и с тех пор они не прерывали своих отношений в течение многих десятилетий.

Гюго был очарован Жюльеттой, но его смущало одно обстоятельство – то, что его избранница «падшая женщина». А у нее имелось лишь одно средство существования – деньги богатых покровителей: в театре она зарабатывала очень мало, а ей нужно было содержать себя и дочь. Но писатель рьяно взялся за перевоспитание своей пассии. «Жюльетта, вчера еще принадлежавшая к числу парижских холеных красавиц, вся в кружевах и драгоценностях, теперь должна была жить только для него, выходить из дому куда-нибудь только с ним, отказаться от всякого кокетства, от всякой роскоши – словом, наложить на себя епитимью», – повествует А. Моруа. И она покорилась. «Никто не имеет права бросить в вас камень, – писал ей Виктор, – кроме меня».

Жюльетта Друэ как могла боролась за выживание, закладывая в ломбард свои вещи; ее постоянно осаждали кредиторы. Виктор разлучил ее со всеми, кого она знала раньше, а сам не мог жить возле нее – ведь он был женат и обременен семейством! Поэтому он сам обеспечил любимую женщину работой – сделал своим секретарем.

Она была обязана отчитываться перед ним буквально по каждой бытовой мелочи. «Ее повелитель и возлюбленный выдавал ей каждый месяц небольшими суммами около восьмисот франков, и она все благоговейно записывала: «Деньги на питание моего дорогого…» Из этих денег солидная часть предназначалась кредиторам, остальное уходило за квартиру и пансион, где обучалась дочка. На жизнь оставалось мало. Частенько она даже не топила камин в комнате, и уж если было совсем холодно, оставалась в постели – мечтала или вела запись расходов, которую ее повелитель ежевечерне тщательно проверял… Она не могла позволить себе ни одного нового платья – переделывала старые. Гюго твердил ей, что «туалет ничего не прибавляет к природной прелести хорошенькой женщины». Он с педантичной занудливостью допытывался у нее, для чего куплена коробка зубного порошка, откуда взялся новый передник, который она смастерила из старой шали.

Гюго подарил Жюльетте записную книжку для фиксирования мудрых изречений будущего французского классика:

«Твои ласки заставляют меня любить землю, твои взоры позволяют мне постигнуть небо… Я определяю твою сущность, мой бедный друг, в двух словах: ангел в аду…»



Между тем этот «ангел в аду» очень страдал: Виктор Гюго вел блестящую светскую жизнь, в которую Жюльетта не допускалась. Иногда ночью, устав ждать любимого, она бродила под его окнами – смотрела на горящие люстры, слушала веселый смех… Добившись позволения сопровождать великого поэта, когда он наносил визиты, терпеливо ждала его, как преданная собачонка, съежившись в уголке кабриолета. Не случайно однажды она не удержалась и с горечью бросила своему кумиру: «Похлебка, будка и цепь – вот моя участь! Но ведь есть собаки, которых хозяева водят с собой! На мою долю такого счастья не выпало…»

Но проведенные вместе часы сторицей вознаграждали ее за все унижения. В спальне, между ложем и камином, Жюльетта устроила уголок, где поэт мог работать, где его ждали остро очиненные гусиные перья, масляная лампа и стопка голубой бумаги. Лежа в постели, она созерцала «милую голову», в которой рождались величественные строки. Многие из них посвящены ей – «сладкоустой» Жюльетте. Как и эти, из стихотворения под названием «Слова, сказанные в полумраке»:

Она сказала: «Да, мне хорошо сейчас.
Я не права. Часы текут, неторопливы,
И я, от глаз твоих не отрывая глаз,
В них вижу смутных дум приливы и отливы…
У ног твоих сижу. Кругом покой и тишь.
Ты – лев, я – горлица. Задумчиво внимаю,
Как ты страницами неслышно шелестишь.
Упавшее перо бесшумно поднимаю…»



Она обожала своего Виктора:

«Здравствуй, мой дорогой возлюбленный, здравствуй, мой великий поэт; здравствуй, мой Бог!»; «Я думаю, если Господь когда-либо явится мне, он предстанет в твоем облике, ибо ты моя вера, мой Бог и надежда моя. Тебя одного Бог создал по образу своему и подобию. Следовательно, в нем я люблю тебя, а в тебе поклоняюсь ему…»

Он позволял любить себя, не забывая и жену, которой сообщал в самый разгар романа с Жюльеттой:

«Прощай, дорогая Адель. Я люблю тебя… Ты радость и честь моей жизни. Целую твое прекрасное чело и твои прекрасные глаза…»

Судя по всему, Жюльетта имела детей от Гюго – А. Моруа приводит письмо Бальзака к Эвелине Ганской, в котором тот сообщает о трагической смерти дочери Виктора:

«Ах, мой дорогой друг, Виктор Гюго постарел на целых десять лет! Говорят, он воспринял смерть своей дочери как наказание за то, что прижил с Жюльеттой четверых детей…»

В течение десяти лет, которые Жюльетта провела в добровольном затворничестве, красота ее поблекла, после тридцати волосы поседели. Она сохранила лишь чудные глаза, тонкий и благородный облик, но уже не являлась «воплощением неописуемой прелести», блистательной красавицей в кружевах и бриллиантах. Она слыла неглупой, очень остроумной женщиной, но писателю не о чем было с ней говорить – ведь она ни с кем не встречалась, ничего не видела. Гюго ценил ее безграничную жертвенность, но страстное влечение его со временем тоже померкло…

Жюльетта хорошо понимала, что другие женщины привлекали теперь ее любовника, и, оставаясь в тени, горько следила за его похождениями. В 1851 году ее постиг жестокий удар: одна из любовниц ее Бога с чувством злорадного превосходства переслала ей письма Виктора. Жюльетта прочитала их и с ужасом узнала, что Гюго любил другую женщину, отправлял ей страстные послания – похожие на те, которые в течение восемнадцати лет являлись для нее самой единственным счастьем:

«Ты мой ангел, и я целую твои ножки, целую твои глаза… Ты свет моих очей, ты жизнь моего сердца…»

Те же самые фразы!

Близкая к помешательству, Жюльетта вся в слезах вышла из дома. Весь день она бродила по Парижу и возвратилась только вечером – разбитая, усталая, опустошенная. Писатель ничего не отрицал, умолял простить его и пообещал оставить соперницу. Но…

«Гуинплена страстно влекло к живой, телесной прелести женщины – источнику всех наших искушений… Ты нужна нам, женщина!»

В потаенных думах героя из романа «Человек, который смеется» явственно слышатся отголоски неизбывной жажды плотских утех, кои до конца дней обуревали великого писателя-женолюба.

Через несколько лет после выхода в свет «Человека…» по парижским салонам прокатился скандальный слух: Виктор Гюго, слава и гордость Франции, в очередной раз соблазнил невинную девушку. На сей раз ею оказалась двадцатидвухлетняя дочь писателя Теофиля Готье. «Ну и что? – равнодушно говорили на это одни, преимущественно мужчины. – В городе нет дома, где бы такое не происходило ежечасно». «Но ведь ему – семьдесят!» – закатывали глаза эмоциональные дамы.

Жюльетта Друэ в этих обсуждениях участия не принимала, хотя уж кому-кому, а ей было что рассказать… Она, к примеру, могла бы поведать, как Гюго незаметно приводил в дом через потайной ход многих женщин. Утром он с весьма определенной целью мог привести «в гости» молодую проститутку, перед обедом – популярную танцовщицу, к вечеру – знакомую даму из полусвета, а ночь, столь же неутомимый, посвящал «милому ангелу» Жюльетте или, когда она его уже не привлекала, иному «милому ангелу». Ради любопытства она три года вела счет его покоренным дамам и гризеткам. И только тех, с которыми мэтр был «застукан» чуть ли не на месте «преступления», набралось, если верить ей, около двухсот…

Жюльетта постарела до времени – в сорок шесть лет раздалась, отяжелела. Ее жизнь в изгнании, когда писателю пришлось уехать из Франции времен Наполеона, оказалась не легче, чем на родине. Гюго принимал как должное ее заботу и нежность. Но вот отошла в мир иной супруга писателя, и судьба Жюльетты в корне изменилась.

Улица Клиши, 21. Теперь Жюльетта играла в доме Гюго роль полновластной хозяйки, весьма трудную для уже немолодой и нездоровой женщины. Бесконечные звонки, посетители, званые обеды, разборка почты… В ее изможденном лице почти ничего не осталось от чудесной красоты, которой она блистала в юности. Она угасала от рака и сознавала, что обречена, но старалась говорить об этом как можно меньше, ибо Виктор требовал, чтобы каждый, желая предстать перед ним, «смыл с лица своего уныние и стряхнул с себя грусть». Она еще могла по ночам, стоило писателю закашляться, встать с постели, чтобы приготовить ему лекарственный отвар…

На семьдесят восьмом году (11 мая 1883 года) Жюльетта умерла на руках Гюго. Он был так удручен, что в день похорон не нашел в себе сил выйти из дому и проводить усопшую.

И гроб мой осенит великая любовь…
Она была земной и грешною сначала,
Но чистотой своей весь путь мой увенчала…

http://www.greatwomen.com.ua/2008/05/06/zhyuletta-drue/